ЧАХ АХРИЕВ (1850-1914) - ВЫДАЮЩИЙСЯ ЮРИСТ И ПРОСВЕТИТЕЛЬ ИНГУШЕТИИ

В октябре месяце 2000 г. научная общественность Республики Ингушетия широко отметила 150-летие со дня рождения первого в ингушской среде юриста, выпускника Неженского лицея (ныне Не­женский педагогический университет им. Н. Гоголя), этнографа, ученого, просветителя Чаха Эльмурзиевича Ахриева. Именно к этому событию было приурочено издание полного собрания его сочинений, подготовленное известным литературоведом и литературным критиком А.У. Мальсаговым. В средствах массовой информации и различных аудиториях прозвучало множество выступлений, посвященных жизни и творчеству ученого. На Всероссийскую научную конференцию, состоявшуюся в городе Магас и проходившую под эгидой Правительства Республики Ингушетия, съехались многие видные ученые России, каждый из которых считал своим долгом сказать что-то об известном и неизвестном нам все еще Чахе Ахриеве, высказать свою точку зрения или поделиться своими мыслями о его идеях. Особое место как в ходе юбилейных торжеств, так до и после них занимал вопрос, почему Чах Ахриев, блестя­ще образованный и сумевший в 25 лет от роду сделать завидную научную карьеру, так рано прекратил свою научную творческую деятельность? На наш взгляд, данный вопрос - самый актуальный в пробле­ме научного чаховедения и без ответа на него сколько-нибудь серьезное изучение наследия ученого немыслимо. Разные ученые в разные периоды высказывали различные точки зрения по этому вопросу. Мы хотим предложить читателю свою.

В трудах Чаха Ахриева, написанных в основном по вопросам истории, фольклора и этнографии, немало интересных высказываний о политике, экономике, религии, позволяющих вынести определен­ные суждения об общественной жизни ингушского народа.

«Работы Чаха Ахриева носят этнографический характер и разнообразны по темам. Автор интере­суется вопросами как обобщающими (характер ингушского эпоса, происхождение ингушей), так и спе­циальными (присяга ингушей, ингушские каши). Он уделяет внимание и далекому прошлому своего края, и его настоящему. Все его замедки и статьи очень содержательны, обнаруживают прекрасное зна­комство автора с духом страны, с особенностями ее своеобразного быта и древней культурой» [1] - от­мечал советский исследователь творчества Чаха Ахриева Л.П.Семенов. Работами ученого пользовались многие последующие археологи и этнографы, занимавшиеся изучением Кавказа.

Особенно примечательно, что к трудам Чаха Ахриева обращались такие известные русские и рос­сийские юристы как Ф.И. Леонтович, Б.К. Далгат, М.М. Ковалевский. Кстати, М.М. Ковалевский, автор популярных работ о Кавказе, не раз ссылается на Чаха Ахриева. Характерно, что трудами М. Ковалев­ского пользовались классики марксизма. В своем знаменитом труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельс уделил много внимания новейшим открытиям М.М. Ковалев­ского, опиравшимся на кавказские материалы, которые ученый черпал, в том числе, возможно, и из личных контактов с представителями передовой кавказской интеллигенции.

Интересно совпадение отдельных фактов биографии Ч.Э. Ахриева и М.М, Ковалевского. Во-первых, оба ученых ровесники и современники, даты их жизни совпадают почти полностью. Во-вторых, оба они получили юридическое образование и, по существу, первыми среди отечественных юристов профессионально занялись этнографией народов Кавказа. И, наконец, в-третьих, Ч.Э. Ахриев рано прекратил свою научную деятельность. Его последняя работа датирована 1875 г. Известно также, что в 1877 г. молодой профессор М.М. Ковалевский был изгнан из МГУ за отрицательное отношение к русскому государственному строю. Представляется, что в основе обоих этих фактов; определивших научную судьбу ученых, лежат одни и те же причины.

Здесь уместно вспомнить попытку Александра I сделать Россию конституционной монархией. Уже к 1820 г. по инициативе императора был разработан проект уставной грамоты (конституционной хартии Российской империи). Однако другой политический государственный строй, даже в столь при­вычной традиционной для России монархической форме, оказался неприемлемым, чуждым. Достаточно сказать, что работа над проектом велась в строжайшей тайне и проходила в Варшаве. Польша уже к тому времени имела свою собственную Конституцию. Но в российском обществе не нашлось силы, которая поддержала бы инициативу царя. А он с высоты своего служебного положения видел всю ущербность политического строя России, как активный участник (чего, например, стоило его участие в послевоенном, 1812 года, урегулировании) глобальных общеевропейских, а значит и всемирных про­цессов. Император хорошо понимал всю пагубность затяжки реформирования российской политиче­ской системы, но не был понят даже собственным окружением, а бюрократический аппарат «съел» хо­рошую идею, сумел отложить ее до начала следующего века.

Неудавшуюся попытку Александра I учредить Конституцию можно отчасти, а то и напрямую, объяснить в целом кавказской политикой царской администрации, войной, широким фронтом развер­нувшейся на Кавказе в период его правления.

Однако даже в такой стране, как Россия, начинания, подобные попытке Александра I дать стране Конституцию, не могли остаться бесследными. В скором времени уже широкая российская обществен­ность начинает говорить о необходимости реформирования политической системы.

Характерны в этом отношении усилия ученых России и административные методы борьбы с ина­комыслием в российских университетах. Так, например, в 1867-1868 гг. профессора-юристы Москов­ского университета Б.Н. Чичерин, Ф.М. Дмитриев, Н.К. Кабст и М.Н. Капустин вынуждены были по­дать в отставку в знак протеста против произвола администрации, а десятилетие спустя - уволен про­фессор М.М. Ковалевский. Характерно хронологическое совпадение этого факта со временем, когда Ч.Ахриев вынужден был прервать свою едва начавшуюся научную карьеру.

Разумеется, что и изгнание М.М. Ковалевского из университета и прекращение научной деятель­ности Ч.Э. Ахриева, как и многое другое, напрямую связано с политическим режимом России, автори­тарную природу которого не смогли изменить даже известные события 1917 г.

Вот почему представляется, что дальнейшие изыскания ученого в тех областях, в которых он в на­чале своей научной деятельности взял определенную высоту, позволили бы более четко обозначить проблемы политики и экономики кавказского края, ибо невозможно было в тот период времени зани­маться какими-либо гуманитарными исследованиями, чтобы в ходе их не выходить к политическим проблемам, вопросам общественного устройства.

Поэтому уяснение демократической сущности ингушского общества, к пониманию или описанию которого рано или поздно не мог не подойти такой исследователь, как Чах Ахриев, и о чем, конечно же, не хотела знать вообще царская администрация на Кавказе, позволит найти более определенный ответ на вопрос, почему молчал он на протяжении сорока лет.

Политико-правовая философская мысль ингушей, общие контуры которой можно представить на основе фольклорного материала и многих социальных институтов, функционирующих до сих пор в ингушской среде, основывается на достижениях античных и даже доантичных цивилизаций. В общих чертах мы можем констатировать наличие хорошо прослеживаемых отпечатков древнейших культур ингушей, вообще их связей с древним и античным мирами. Безусловно, наличный пласт духовной и материальной культуры ингушей формируется в основном до их встречи с российской культурой и, несмотря на административный гнет царизма, самоутверждается в условиях зарождавшегося капитали­стического рынка, относительно в свое время свободного от всего того, что сдерживало общественное развитие на российских просторах. В основе своей этот пласт был некой частью или слепком существо­вавшей в течение продолжительного времени независимо и автономно кавказской (кобанской) куль­турной цивилизации, для которой были характерны своеобразные формы политической и других сфер социальной жизни.

Кобанская культура формируется в I тысячелетии до н. э. и в равной степени, если не в большей, чем античная культура, может считаться преемницей древней культуры Древнего Шумера, Древнего Вавилона. Научные достижения современности позволяют проследить на примере кавказской (в част­ности, ингушской) общественной структуры роль «объективных, естественных факторов» в развитии общества, на тех или иных стадиях становления государственно-правовых институтов и увидеть заблу­ждения различных авторов, рассматривавших такие субъективные факторы как рабство (Древняя Гре­ция, Древний Рим) в качестве универсального явления. Собственно, кавказская культура дает основа­ние считать такие факторы как рабство, феодализм субъективными составляющими общественного генезиса. В естественных условиях общественного развития нет и не может быть всеобщего тотального подавления личности человека. Кавказский опыт - лучшее тому подтверждение. В конце XX в. все большее число ученых и политических деятелей убеждаются в этом, что можно видеть на примере по­литического устройства, устанавливаемого новой Конституцией Российской Федерации.

Тот, кто знаком с материалом, который имелся в распоряжении у исследователя политических сторон жизни ингушского народа в конце XIX в. и может предположить, какие выводы в области поли­тической мысли могли быть сделаны на основе этого материала, тот поймет причину того, почему Чах Ахриев так рано замолчал. Ученый жил мечтами о скором «органическом гражданском соединении» ингушского народа с русским, поэтому, как утверждает А.Д. Яндаров, разочаровавшись в правительст­венных начинаниях, вынужден был «совсем отойти от активной общественно-политической и научной деятельности». Однако согласиться с ним в оценке причин прекращения активной деятельности Чаха Ахриева мы не можем, поскольку известно, что А.Д. Яндаров как советский ученый говорил о мировоз­зрении Ч.Э. Ахриева чисто с марксистских позиций и объективно не всегда мог сказать всей правды о таком феноменальном явлении, как Чах Ахриев, который даже отдаленно не напоминает марксистов.

Чах Ахриев был хорошо знаком с общественными движениями своего времени, его взгляды фор­мировались под влиянием идей французской буржуазной революции, которыми бредила вся передовая демократическая русская интеллигенция, представителем которой был и он сам. Однако главное отли­чие Ахриева-ученого от представителей русской передовой интеллигенции - его фактическая принад­лежность к побежденному царизмом народу, этнической группе, многие общественные институты ко­торой были сформированы на другой теоретической основе, на другом политическом уровне. Они, эти ингушские общественные институты, скорее их останки, говорили о реальном воплощении в жизнь многих выдающихся теоретических достижений общественной мысли, о явных преимуществах ингуш­ской общественно-политической системы, лежащей в развалинах, напоминали практические достиже­ния современности во многих странах Европы и Америки. Конечно, российская администрация не мог­ла мириться с этими ингушскими политическими реалиями, с чем бы то ни было, что хоть сколько-нибудь напоминало эти выдающиеся теоретические выводы и практические достижения современности на оказавшейся ей подвластной такой маленькой территории, как Ингушетия. И никакие носители та­ких идей не могли пользоваться какой-либо легальной трибуной для их выражения. Нелегальной же трибуны, то что в наше время называется оппозиционными средствами массовой информации, в Рос­сии не было. А если бы и была, Чах Ахриев, как истинный горец, являвшийся человеком чести, не го­дился для такой роли. Его драма в том, что он типичный представитель российской передовой демокра­тической интеллигенции - чужой для всего ее слоя не в силу своей этнической принадлежности (рос­сийская наука всегда была по существу очень интернациональной), а в силу своей принадлежности к другой политической среде, легко обнаруживающейся в каждом «чихе» ингуша, не обязательно евро­пейски образованного.

Демократическая российская интеллигенция мучительно искала выход России к передовым техно­логиям общественной жизни, делала она это изнутри, в лучшем случае на основе опыта Европы, не за­мечая своего собственного, имевшегося не только здесь, на Кавказе, но и чуть ли не повсеместно в дру­гих местах, в том числе и на своей собственной этнической основе, опыта таких республик, как, напри­мер, Псков и Новгород. Чах оказался здесь «чужим» главным образом потому, что он видел или мог как бы со стороны увидеть деятельность тех, кто занимался этим поиском. Кто знает, случись развить ему свою научную деятельность, он бы мог стать открывателем многих передовых законов политического устройства российского общества. С другой стороны, Чах Ахриев, будучи «своим» в силу этнической принадлежности, стал для ингушей как бы чужим, поскольку служил системе, по их представлениям, не совсем правильно устроенной, и не мог оправдать надежд на ее переустройство.

Чах Ахриев, по моему мнению, как истиный исследователь, не мог говорить о чем бы то ни было. что претило бы его убеждениям и он остановился. Только остановился не на краю пропасти, а у подно­жия горы. Он понял, что ему не только не подняться туда, но и не пробраться к ней через толстую «ме­таллическую ограду». Но это его характерная остановка лучше, чем, быть может, все то, что им было бы сделано за сорок лет научной деятельности, говорит о политическом опыте ингушей, оказавшемся невостребованным российским обществом, политическом опыте, изгнанным еще во времена существо­вания Пскова и Новгорода, а потому и потерянным навсегда для царской и советской России.

В составе российской империи вплоть до ее развала в 1917 г. было много разных политических форм: Царство (Королевство) Польское, Великое княжество Финляндское, Бухарский Эмират (с 1868 вассал Российской империи), Кокандское ханство (в 1876 вошло в состав Российской империи как Фер­ганская область) и множество других. Любое из этих национально-государственных образований в со­ставе Российской империи имело свое место и играло свою роль, где больше, а где и меньше. Конста­тации ради скажем, что Царство Польское (вернее Королевство Польское) имело свою собственную Конституцию 1815 года. Однако при всех отличиях этих образований друг от друга и в отношениях с метрополией, их объединяет одно принципиальное положение - традиционная приверженность к мо­нархической форме государственного правления и принципиальное отличие этой формы от другой, республиканской формы, какими были и Псков, и Новгород, была и Ингушетия. Понятно поэтому, что не могло быть никакой речи о востребованности опыта ингушей с их традиционной приверженностью к выборным началам правления, что могло быть распространено на все население центральной части Се­верного Кавказа, которое в условиях потери своей собственной государственности, было охвачено бо­лее республиканскими идеями, чем монархическими, чем, кстати, не преминули воспользоваться боль­шевики, привлекая на свою сторону кавказцев.

Современная Россия, пытающаяся сделать нормой жизни такие понятия, как гражданское общест­во, правовое государство, провозгласившая в своем Основном Законе, что человек, его права и свободы являются высшей ценностью общества, уже как бы в очередной раз оказывается перед выбором, уже однажды обозначившимся в ходе глобального конфликта и разрешившимся Октябрьской революцией. На наш взгляд, эта революция - следствие неспособности российской общественно-политической мыс­ли увидеть свои собственные достижения, игнорирование их только на том основании, что они принад­лежат, как кому-то кажется, не тем, кому должны принадлежать; в неспособности этой мысли опереть­ся на свою собственную основу, а потому чрезмерная увлеченность поиском этой основы на стороне -то ли в американских достижениях, то ли английских, то ли французских и т.д.

История человечества - неразрывная цепь, поступательное движение естественного развития со­бытий. На примере ингушского общества, как и на примере любого другого, можно проследить эту це­почку с древнейших времен до наших дней. Здесь мы можем обнаружить фактическую картину дости­жений, имевших место на всех этапах развития истории. Поэтому постижение глубины творческой, ' особенно политической, мысли Чаха, как и понимание Сущности той «горы», перед которой он остано­вился и замолчал, может помочь установлению и уяснению именно этой цепочки развития историче­ских событий. Это постижение станет частью многогранных усилий, предпринимаемых обществом с тем, чтобы не оказаться вновь, как уже не раз бывало, перед необходимостью выбирать между «боль­шинством» и «меньшинством», являющихся, независимо от масштабов конфликта, частями единого общества. Успехи на путях именно такого постижения будут говорить о падении всего того, что мешает познать ингушское российское общество, что будет несомненно помогать выходу России из затянувше­гося кризиса.

Таким образом, чтобы понять причину молчания Чаха Ахриева, нам необходимо не только и не столько обратиться к творчеству самого ученого - несомненно это тоже важно - сколько понять приро­ду общества, которое он представлял, увидеть сущность его политических институтов и законы их функционирования.

Молчание Чаха Ахриева очень красноречиво, и тот, кто хочет понять это, должен лучше понять тех, кого он представлял, и только на этих путях возможен однозначный ответ на поставленный вопрос. Безусловно, царская администрация не хотела показывать миру ингушское общество, она монополизи­ровала право говорить о нем и умело и долго пользовалась этим монопольным правом, а потому пресе­кала всякие попытки сформулировать какую-либо мысль и глушила голоса тех, кто это мог сделать.

Такой ответ ставит другой концептуальный для всего ингушского социума вопрос, что изменилось в наше время? Ответ уже на этот вопрос позволит определить место и роль таких личностей, как Чах Ахриев, несомненной заслугой которого является то, что он одним из первых указал на существование у ингушей множества демократических республик, рассмотрел специфические черты этнического лица ингушей.